Главная » Биология » Затерянные в Афганистане: истории солдат советской армии, оставшихся в плену на всю жизнь. Навсегда в плену (фотогалерея) Николай быстров телохранитель масуда

Затерянные в Афганистане: истории солдат советской армии, оставшихся в плену на всю жизнь. Навсегда в плену (фотогалерея) Николай быстров телохранитель масуда

Рассказ о судьбе кубанца Николая Быстрова, бывшего советского военнопленного в Афганистане и бывшего телохранителя Шаха Масуда, лидера моджахедов.

Детство и юность Николай Быстров провел на Кубани, молодость — в горах Афганистана. Вот уже 18 лет он снова на родине — если считать родиной то место, где ты родился. А если родина там, где ты стал самим собой, то Исламуддин Быстров потерял ее безвозвратно — как миллионы россиян потеряли в 1917 году свою Россию. Нет больше того Афганистана, в котором солдат Николай Быстров стал моджахедом Исламуддином, где он обрел веру и товарищей, где он женился на прекрасной женщине, где у него был могущественный покровитель, который доверял ему свою жизнь, и где у его собственной жизни был смысл — в верности и в служении.

«Вы, наверное, на жену захотите посмотреть? — спрашивает Быстров по телефону. — Она же у меня афганка». Жена-афганка, на которую обычно приезжают «смотреть», представляется тихой и пугливой женщиной в шароварах и платке, подающей чай гостям и быстро исчезающей на кухне. Но Одыля меньше всего похожа на тех женщин, которых мы привыкли видеть в репортажах из Афганистана. В квартире на Рабочей улице Усть-Лабинска меня встречает веселая и уверенная в себе красавица в красной атласной блузке и узких брюках, с макияжем и бижутерией. Двое сыновей играют в компьютерную стрелялку — я вижу, как на экране мигают контуры раненых солдат в камуфляже. Дочь идет на кухню заваривать чай, а мы садимся на диван, покрытый белым леопардовым плюшем.

«Мы тоже двоих успели уложить, — Быстров начинает рассказ о своем афганском плене: армейские “деды” отправили его в самоволку в ближайший кишлак за продуктами, а моджахеды устроили засаду. — Но мне повезло, что я попал к Ахмаду Шаху Масуду, в партию “Джамет-Ислами”. Другая партия, “Хезб-ислами”, хотела меня отобрать, была перестрелка, семь человек между ними погибло”. Одыля закидывает ногу на ногу, обнаруживая на щиколотке блестящую подвеску, и с вежливым равнодушием готовится слушать боевые истории мужа. “Я вообще не знал, кто такой Шах Масуд, — говорит Быстров. — Прихожу, а они там сидят в своих афганских шароварах, в чалмах, плов едят на полу. Я захожу раненый, грязный, перепуганный. Выбрал его, перехожу толпу прямо через стол (а это же грех!), здороваюсь, а меня сразу за руку хватают. “Откуда ты его знаешь?” — спрашивают. Говорю, я его не знаю, просто увидел человека, который выделяется среди других». Ахмад Шах Масуд по прозвищу «панджшерский лев» — лидер самой влиятельной группы моджахедов и фактический правитель северных территорий Афганистана — отличался от других моджахедов некоторыми странностями. Например, он любил читать книги и предпочитал лишний раз не убивать. Собрав пленных из разных районов, он предложил им вернуться на родину или перебраться на Запад через Пакистан. Почти все решили идти в Пакистан, где вскоре и погибли. Быстров заявил, что хочет остаться с Масудом, принял ислам и вскоре стал его личным охранником.

Мальчишек прогнали из комнаты — только младший иногда совершает набеги за конфетами. Дочь Катя вернулась с кухни с чашкой зеленого чая, Одыля кидает в чай сухой имбирь и отдает мне. Интересуюсь, читает ли она, что пишут про мужа. «Политика меня не интересует, — говорит Одыля на хорошем русском, но с заметным акцентом. — У меня же дети! Мне интересно, как готовить вкусную еду, воспитывать детей и делать ремонт». Быстров продолжает: «Масуд же не простой человек: он лидером был. Я русский, а он мне доверял. Все время с ним был, в одной комнате спал, с одной тарелки ел. Меня спрашивали: может, ты за какую-нибудь заслугу получил его доверие? Какая глупость. Я заметил, что Масуд не любил тех, кто шестерит. И никогда не убивал пленных». Услышав суждение о благородном Масуде, Одыля перестает скучать и вступает в беседу: «У Масуда были причины, чтобы не убивать. Я же работала офицером, обменивала пленных».

Одыля — таджичка из Кабула. В 18 лет она пошла работать — была, как она говорит, «и парашютистом, и машинистом», поступила на службу в Министерство безопасности. «Масуд вот что неправильно делал: мы ему четыре человека давали, а он нам — только одного, — говорит она. — Другие лидеры оппозиции тоже меняли, потому пленных и не убивали, чтобы своих спасти. А если, например, какой-нибудь генерал, большой человек в плен попадал, то мы отдавали за него десять пленных». Николай подтверждает ее слова: «Они просили обмен с моджахедами и за одного своего отдавали четырех наших». Я начинаю путаться, сколько было «наших», один или все-таки четыре, и Одыля поясняет: «Я афганка, была на стороне правительства, а он, русский, на стороне моджахедов. Мы коммунисты, а они — мусульмане».

Когда Одыля организовывала обмен пленных, а Николай, ставший Исламуддином, ходил с Шахом Масудом по Панджшерскому ущелью, Быстровы еще не были знакомы. В 1992 году моджахеды захватили Кабул, президентом стал Бурхануддин Раббани, а министром обороны — Шах Масуд. Одыля рассказывает, как некий моджахед, ворвавшись вместе с другими в министерство, потребовал, чтобы она немедленно переоделась: «Я жила свободно. Ни паранджи, ни платка у меня не было. Короткая юбка, одежда без рукавов. Пришли моджахеды и сказали: “Одевай штаны”. Я говорю: “Откуда у меня штаны?!” А он свои снимает и отдает — у него снизу другие были, типа лосин. И платок, говорит, быстрее одевай. Но у меня не было платка, поэтому они дали шарф, который сами носят на шее. Потом я иду по городу, а пули сыплются со всех сторон, прямо возле ног падают…»

После того как власть поменялась, Одыля продолжала работать в министерстве, но однажды к ней пристал какой-то мужчина, и она ударила его ножом. «Начальник сказал, что отправит меня в Россию, чтобы я больше никого не ранила. Мол, там хороший закон, ты не сможешь никого убить. Я говорю, не надо, я люблю Афганистан и свой народ. Он же меня за руку схватил, мне надо было с ним идти?!» — «Нож при себе всегда носила», — гордо комментирует Быстров, но, видя мое недоумение, поясняет: взял за руку — значит, хотел увезти. Одыля продолжает: «Начальник мне и говорит: “Давай тогда замуж выходи”. Я говорю, выйду, если найду хорошего человека. Он спрашивает: “Какого человека ты хочешь?” — “Того, кто никогда не будет меня бить и будет делать все, что я хочу”». Одылю перебивает Николай: «Ни фига себе! Ты мне таких условий не ставила!» Одыля спокойно парирует: «Я просто рассказала, какая у меня была мечта. И начальник сказал, что у него есть такой человек. “Он каждый день за тобой следит, так что веди себя нормально. Закрой ноги и шею, потому что он очень сильно верит, пять раз в день молиться ходит”». Я на мгновенье отрываюсь от старших Быстровых. Рядом с отцом сидит, не шелохнувшись, дочь Катя: она впервые слышит историю знакомства родителей.

Слишком набожный, по меркам кабульцев, моджахед Исламуддин на первой же встрече так напугал Одылю, что они не смогли договориться: «Он на меня смотрел как лев, меня это убивало». Быстров вспоминает: «Я же женщин столько лет не видел, в кишлаках они в паранджах ходят и прячутся все время. А она такая высокая, на каблуках, красивая... Пришла, я сижу напротив нее, а у нее ноги ходуном ходят. А потом я как начал возить ей подарки! Просто засыпал ее подарками». Одыля почти возмущена: «Когда человек хочет жениться, он обязан засыпать подарками!» Николай быстро соглашается, и Одыля продолжает: «Вот у меня выходной, я выхожу на крышу, смотрю, а в нашем дворе стоит машина крутая, и окна у нее черные. Иду на работу — и там она стоит. Мне сказали, что это машина Ахмада Шаха Масуда. Боже мой, кто Шах Масуд, а кто я? Очень боялась». — «Это была машина министерства обороны. Бронированная, — поясняет Николай. — Я в ней сидел, пока она по крышам лазила». — «Это судьба так соединяет», — заключает Одыля.

Невесту для своего Исламуддина нашел сам Масуд. Одыля оказалась его дальней родственницей по линии отца. Подробностей их родственных связей мы никогда не узнаем, достаточно того, что отец Одыли был родом из Пандшерского района, а значит, из того же племени, что и Масуд, и, следовательно, его родственник. Одыля не сразу поняла, что преследовавший ее на бронированном автомобиле министерства обороны моджахед Исламуддин когда-то был русским Николаем. Он хорошо выучил не только фарси, на который то и дело переходит в разговоре с женой, но и повадки моджахедов. Пришлось только волосы красить, чтобы местные не раскусили его происхождения и не убили. «Глаза голубыми оставались», — говорит Одыля. «Да, я блондин. А там был среди чужих, — соглашается Быстров. — А знаете, кто мне зубы делал? Арабы! Если бы они знали, что я русский, убили бы сразу».

Коммунистка вышла замуж за моджахеда, и гражданская война в отдельно взятой семье закончилась. Масуд забыл про коммунистов и начал воевать с талибами. Он стал национальным героем Афганистана и настоящей телезвездой, любимцем иностранных политиков и журналистов. Чем больше людей стремилось пообщаться с Масудом, тем больше было работы у Исламуддина: он отвечал за личную безопасность, досматривал всех гостей независимо от ранга, отбирал оружие и часто вызывал их недовольство своей дотошностью. Масуд посмеивался, но порядок, заведенный верным Исламуддином, нарушать никому не позволял.

Слух о том, что Масуда охраняет русский, дошел и до российских дипломатов и журналистов. Они то и дело спрашивали Быстрова, не хочет ли он вернуться домой. Масуд готов был его отпустить, но Исламуддин, только что получивший красавицу-жену и статус личного охранника министра обороны, возвращаться не собирался. «Если б не женился, не вернулся бы», — говорит Одыля. «Точно», — кивает Быстров. Пока я глотаю третью чашку зеленого чая с имбирем, они рассказывают, как переехали в Россию. Одыля забеременела, но однажды оказалась рядом с пятиэтажным домом в тот момент, когда он был взорван. Она упала на спину, от падения неродившийся ребенок умер, а Одыля попала в больницу с сильными повреждениями и кровопотерей. «Знаете, как я ей кровь искал? Кровь у нее редкой группы. Кабул бомбят, никого нет, а мне кровь надо. Я как раз с работы в больницу иду с автоматом, она там лежит, а я говорю: “Эй вы, если она умрет, я вас всех перестреляю!” У меня же автомат на плече был». Одыля снова недовольна: «Ну ты же обязан был это сделать, я же твоя жена!» Николай опять соглашается. После травмы врачи запретили жене беременеть в ближайшие пять лет. Тяжелее всех эту новость переживала ее мать, которая была старше Одыли всего на четырнадцать лет. Мать сказала ей, что не нужно слушать врачей, мол, все и так будет хорошо. И Одыля снова забеременела. Учитывая военное положение и отсутствие условий, врачи не гарантировали хорошего исхода и выдали направление в Индию, где у пациентки были шансы выносить и родить ребенка — их старшую дочь Катю. Она по-прежнему здесь и слушает наш разговор, не произнося ни слова. Одыля показывает на Быстрова: «Это был 1995 год, в это время как раз умерла его мать, но мы об этом тогда еще не знали. Я пришла домой с этим направлением, и мы стали думать, куда ехать». Николай был готов переехать в Индию, но Одыля решила, что ему пора повидать родных, и предложила вернуться в Россию. «Он же на свадьбе клятву давал, что не увезет меня. Так по закону положено, — говорит Одыля. — Но это же судьба». Она думала, что родит в России ребенка и приедет обратно. Вскоре после их отъезда власть захватили талибы, и оставшиеся в Кабуле родственники Одыли попросили ее не возвращаться.

«Афганистан — сердце мира. Захвати сердце, и ты захватишь весь мир, — Одыля превращается в настоящего оратора, как только речь заходит о талибах. — Но всякий, кто придет на нашу землю, тот штаны намочит и уйдет. Ну что, победили, когда русских выгнали? А русские победили, когда в Афганистан пришли? А американцы?» Слушая список Одыли, Николай спотыкается на русских и начинает спорить: «Скажи честно, Советский Союз победил бы, если бы остался. Моджахеды, которые воевали против правительства и Советского Союза, теперь жалеют, потому что им больше никто не помогает». Одыля отмахивается и продолжает свой пламенный курс истории Афганистана: «Потом талибы пришли, но и они не победили. И никогда не победят. Потому что воюют против народа, и у них нечистая душа. Они красили в черный цвет окна, ходили по домам и ломали детские игрушки, как будто это грех. Если ребенок не мог молиться, они прямо на глазах у родителей стреляли ему в голову. Я по интернету смотрю, какие они жестокие люди. Я понимаю: вера. Я тоже верующая. Но показывать ее зачем? Ты докажи, что ты мусульманин!» Одыля коверкает некоторые русские слова, и мусульманин у нее становится «мусульмоном», а Краснодар — «Краснодором».

Одыля ничего не знала о России, когда Быстровы решили покинуть Афганистан. «Я однажды увидела письмо мужу из России и удивилась, как такое можно читать. Как будто муравьев окунули в чернила и заставили бегать по бумаге», — рассказывает она. Скоропостижно поменяв Кабул на Кубань, беременная Одыля попала в станицу Некрасовскую под Усть-Лабинском. Она рассказывает про паспортистку, которую раздражала иностранка, не говорящая по-русски. Возраст Одыли по российскому паспорту больше биологического на пять лет: она была согласна на любую цифру, лишь бы скорее уйти из паспортного стола. И про то, как трудно было адаптироваться к климату, природе или еде. «У нас в Кабуле был зоопарк, в котором жила одна свинья, — говорит она, произнося “зоопарк” как “зоопорк”. — Это была единственная свинья на весь Афганистан, и я считала ее диким животным, экзотическим, как тигр или лев. И вот мы переехали в Некрасовскую, я была беременна, встала ночью в туалет, а во дворе свинья хрюкает. Бегу домой испуганная, русские спрашивают Ислама: "Что она там увидела?" А я в ответ хрюкаю! Страшно было очень».

Когда прошел бытовой шок, наступила очередь шока культурного. «Меня все раздражало, — говорит Одыля. — Дома ты просыпаешься под "Аллах Акбар", тебе и будильник не нужен. Все живут дружно, и ты не чувствуешь, что рядом чужие люди. Никто никогда не закрывает двери на замок, а если какой-то человек падает на улице, все бегут его спасать — это совсем другие отношения. А как русские за столом сидят? Наливают, наливают, наливают, потом напиваются и начинают песни петь. Мы поем песни, но только на свадьбах и других праздниках — не за столом же! Ну я понимаю, другая культура. Пока ты научишься этому всему, нелегко».

«Я из столицы, а ты из кишлака!» — то и дело говорит Николаю Одыля. Тот усмехается. Для Быстрова адаптация тоже оказалась непростой задачей: за 13 лет отсутствия он так прочно врос в Афганистан, а его родина так сильно изменилась, что вместо возвращения он получил, наоборот, эмиграцию. Из родственников на Кубани осталась только сестра. Ни работы, ни денег Быстровы найти сразу не смогли. Помог Руслан Аушев и Комитет по делам воинов-интернационалистов: им подарили квартиру, потом предложили подработку. Николай на полгода снова превращался в Исламуддина, чтобы по заказу Комитета заниматься поисками останков пропавших без вести бывших «афганцев», а также живых, тех, кто, как и он сам, превратились за эти годы в настоящих афганцев. Сегодня известно о семи таких людях. У них сложившаяся жизнь, жены, дети и хозяйство, возвращаться на родину никто из них не собирается, и «нечего им в России делать», говорит Быстров. Впрочем, тут же спохватывается и излагает миссию Комитета: «Но, конечно, наша задача — всех вернуть».

Полгода в Афганистане заканчивались, и наступали месяцы без денег и работы. Устраиваться заново каждые полгода, чтобы потом снова увольняться и ездить в командировки, невозможно, поэтому последние четыре года Быстров в Афганистан не ездит. Он работает на одну из самых заметных афганских общин в России — краснодарскую. Разгружает фуры с игрушками, которыми те торгуют. Работа тяжелая и «не по возрасту», но другую искать пока не собирается. Мечтает, чтобы работа на Комитет стала постоянной, но у Комитета пока нет такой возможности — было время, когда у него вообще не находилось денег на экспедиции в Афганистан. И, пока никто не сделал ему достойного предложения, Быстров, говорящий на фарси и пушту, знакомый со всеми полевыми командирами Северного Альянса и прошедший за Масудом весь Афганистан пешком, предпочитает грузить игрушки. Кажется, кроме зарплаты, краснодарские афганцы дают ему ощущение связи со второй, более значимой родиной. «Я с Афганистаном связан», — просто говорит он.

Пока Николай ездил в командировки по заданию Комитета, Одыля сидела дома с тремя детьми, торговала на рынке бижутерией, работала парикмахером и маникюршей. За это время она подружилась со всеми соседями, но частью сообщества так и не стала. «Я не хожу в Россию. Я хожу в больницу, в школу и домой, — говорит она. — Кто-то из земляков меня спрашивает: “Как ты там в России, язык выучила, ездишь везде?” Ты что, говорю, я вообще никуда не хожу и ничего не видела».

В прошлом году в их доме появился компьютер с интернетом, и Одыля восстановила постоянную связь с родными и с Афганистаном. Она постоянно общается по скайпу и в социальных сетях, ходит на форумы, где публикует свои мысли с помощью «гугл-переводчика». Одыля френдит меня в «Фейсбуке», и моя лента тут же покрывается поэтическими цитатами на фарси, фотоколлажами с розами и сердцами и изображениями блюд афганской кухни. Иногда там появляются фоторепортажи о нищих афганских детях или портреты Масуда. Но того Афганистана «золотого века», в который Быстровы хотели бы вернуться, больше не существует. Того, в котором женщина может разбираться в политике, но предпочитать домашнее хозяйство, быть мусульманкой, но носить короткие юбки, делать ремонт в квартире и постить в сетях поэзию на фарси. Они складывают такой Афганистан из кусочков воспоминаний, домашней афганской кухни, картинок с цитатами из Корана, развешанных по стенам их усть-лабинской квартиры.

Живя в замкнутом мире между школой, поликлиникой и рынком и в виртуальном мире социальных сетей, Одыля не знает русского слова «мигрант» и не чувствует никаких угроз в адрес своей мусульманской семьи. «Наоборот, мусульман все должны любить. Мы никого не обижаем, — говорит она. — Если кто-то сказал плохое слово, нам нельзя его повторять. Ну, если руку на тебя поднимают, ты, конечно, должен защищаться». С самого начала дети воспитывались так, чтобы, не теряя родительской религии, вписываться в местную культуру и говорить без акцента. Их младший сын Ахмад танцует в детском казачьем ансамбле, средний сын Акбар только что закончил музыкальную школу, а Катя учится в медицинском колледже. Одыля собирается оформлять им афганское гражданство, но не хочет раньше времени учить их своему языку. Зато недавно дети начали изучать арабский по скайпу с учителем из Пакистана. «Потому что, если ты не умеешь читать Коран, то зря ты вообще его учишь, — говорит Одыля. — Надо же понимать, что означает фраза “Ла лахи ила ллахи уа-Мухаммаду расуулу ллахи”» («Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк»).

С момента их переезда в Россию прошло восемнадцать лет. Два года назад у Одыли умерла мать. Вскоре после этого ее собственное здоровье стало ухудшаться: ее преследовали головные боли, частые обмороки. Хороших врачей, ради которых они когда-то покинули родину, в Усть-Лабинске нет, а платные приемы в Краснодаре Быстровым не по карману. В прошлом году с помощью Комитета Одыля съездила в Москву на обследование. Врачи, помимо прочих хворей, диагностировали депрессию и рекомендовали съездить на родину, но Быстров пока не решается ее отпускать. В этом году они всей семьей собираются впервые доехать до моря — ехать примерно 160 километров.

9 сентября 2001 года, за два дня до теракта в Нью-Йорке, к Масуду пришли очередные люди с телекамерами. Исламуддин к тому моменту уже шесть лет жил в России. Журналисты оказались смертниками, и Масуд взорвался. Для Быстрова его смерть оказалось главной в жизни трагедией. Он часто говорит журналистам, что если бы не уехал, то смог бы предотвратить смерть Масуда. Впрочем, если бы не Масуд, то Николай не женился бы на Одыле и не уехал. Вероятно, его бы вообще убили вскоре после пленения. Выходит, национальный герой Афганистана, с его нехарактерным для моджахедов гуманизмом, собственноручно лишил историю счастливого конца. Не только свою собственную, но и историю страны, которая теперь почти полностью находится под контролем талибов.

На следующий день после нашей первой встречи краснодарские работодатели срочно вызвали Быстрова разгружать фуру, и он лишился единственного выходного на неделе. Мне пора было улетать, поэтому остаток разговора мы провели по скайпу. Спрашиваю, кто убил Масуда. Он мотает головой и делает знаки руками: мол, знаю, но не скажу. Напоследок прошу Одылю сфотографировать мужа и прислать фотографии. «Она в компьютерах лучше разбирается, чем я, — снова заглядывает в скайп жены Быстров. — Я только убивать умею».

А. ПЛЮЩЕВ: Добрый вечер. Вас вновь приветствуют Александр Плющев и Софико Шеварднадзе.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Здравствуйте.

А. ПЛЮЩЕВ: Сегодня в программе «Своими глазами» мы подходим к проекту «Солдаты Отечества», посвященному 25-летию вывода советских войск из Афганистана, точнее подходим к марафону, который будет у нас всю субботу. Сегодня в программе Николай Быстров - рядовой Советской армии, захваченный в плен Афганскими моджахедами в 1982 году. Добрый вечер. Спасибо, что нашли время и возможность к нам сегодня придти.

Н. БЫСТРОВ: Здравствуйте.

А. ПЛЮЩЕВ: Давайте начнем с армии, с самого начала.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам было 18 лет, когда вы попали в армию. И вас посылают в Афганистан.

Н. БЫСТРОВ: Сначала в Туркмении 6 месяцев, в учебке, потом уже в Афганистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Когда вам сказали, что вы идете воевать в Афганистан, у вас было понимание, куда вы идете? Вы же были очень молодой.

Н. БЫСТРОВ: Честно сказать, нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И что вас там встретило?

Н. БЫСТРОВ: Мы вышли из самолета. Вокруг горы. Стрельба слышна была. Необычно. Мы же молодые, только учебку прошли.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Страшно было?

Н. БЫСТРОВ: Да. Но мы гордились - приехали в другую страну.

А. ПЛЮЩЕВ: Любопытство было пополам со страхом.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сколько вы успели отвоевать до того, как вы попали в плен?

Н. БЫСТРОВ: Месяцев 8-9.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Практически год. Расскажите про этот период, когда вы воевали.

Н. БЫСТРОВ: Я не воевал, мы охраняли военный аэродром «Баграм», я был в охране аэродрома.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И как проходили ваши будни, когда вы охраняли?

Н. БЫСТРОВ: Мы менялись, охраняли аэродром. Но очень часто отлучались, уходили в самоволку в кишлак. Офицеры наказывали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Эти 8 месяцев вы вспоминаете как темную часть вашей жизни?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Нормальную военную.

А. ПЛЮЩЕВ: Это была спокойная служба, или были какие-то столкновения? «Баграм» - это же аэропорт. По всей видимости, он не так часто попадал в зону боевых действий.

Н. БЫСТРОВ: Он был защищенный. Много нападений не было на нас. От аэродрома это было далековато.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. эти месяцы это для вас фактически была не война, а служба.

Н. БЫСТРОВ: Да, служба.

А. ПЛЮЩЕВ: Может быть, она мало отличалась от того, что было бы в какой-нибудь из среднеазиатских республик Советского Союза тогда.

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда слышали стрельбу, нам интересно было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Хотели повоевать тоже?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вас раздражало, что не было возможности самим пострелять?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как случилось, что вы попали в плен?

А. ПЛЮЩЕВ: Тем более из относительно спокойного района.

Н. БЫСТРОВ: Мы вышли втроем в самоволку, пошли в кишлак. Мы ходили за фруктами. Два раза ходили, а на третий раз попали в засаду.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете описать этот случай, этот день?

Н. БЫСТРОВ: Была весна. Мы пошли очень глубоко в кишлак, от наших блокпостов ушли очень далеко. Встретили маленьких афганских пацанят. Они понимали по-русски. Мы спрашиваем, где дукан, где можно что-нибудь купить. Они сказали – туда идите. Два-три раза ходили, а потом попали в засаду.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Кто вас поймал?

Н. БЫСТРОВ: Нас трое было, один раненный был, другой погиб сразу, я раненный. Одного раненого они добили на месте.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Сколько их было и кто они были?

Н. БЫСТРОВ: Две группировки было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это были моджахеды.

Н. БЫСТРОВ: Да. «Хизб-Ислами» и «Джамиат-Ислами». Его взяли «Хизб-Ислами», меня - «Джамиат-Ислами».

А. ПЛЮЩЕВ: Сергей здесь уточняет: «Получается, вы попали в плен из-за нарушения устава».

Н. БЫСТРОВ: Да.

А. ПЛЮЩЕВ: Алексей из Ганновера делает полшага назад, спрашивает: «Когда вы служили, как к вам относились местные жители?»

Н. БЫСТРОВ: Афганские местные жители хорошо относились. Но они днем одни были, а ночью становились другими.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Те же самые жители становились другими ночью?

Н. БЫСТРОВ: Да. Многие были боевиками.

А. ПЛЮЩЕВ: А вы это каким образом узнавали?

Н. БЫСТРОВ: Рассказывали те, кто больше прослужил. Мы опасались этого.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А днем они относились к вам как к оккупантам, к захватчикам?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Они приносили нам что-то, мы им давали тушенку, консервы разные.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы обсуждали ваше присутствие в Афганистане тогда, почему вы там, зачем?

Н. БЫСТРОВ: Помощь народу Афганистана.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И они ровно так это и воспринимали?

Н. БЫСТРОВ: Да, афганцы так это воспринимали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А засада была ночью?

Н. БЫСТРОВ: Нет, днем. Но мы глубоко ушли в кишлак, там не было наших блокпостов. Очень глубоко.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Одного вашего коллегу сразу убили.

Н. БЫСТРОВ: Ему ноги перебили. Он идти не мог. Я мог идти и мой товарищ.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Они на вас напали, они сразу хотели вас убить?

Н. БЫСТРОВ: Мы отстреливались, но их очень много было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас избили?

Н. БЫСТРОВ: Нет, нас не били. Моего друга «Хизб-Ислами» увели, меня – «Джамиат». Меня привели в кишлак.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас не били вообще?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Когда привели в кишлак, показали убитых афганских правительственных офицеров.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. на стороне которых вы, собственно, были.

Н. БЫСТРОВ: Да. И показывали пальцем, как будто и меня ждет такая учесть. Я боялся, да. Но потом через несколько дней они начали по ночам меня переправлять вглубь. Я в провинции Парван попал в плен, они начали переправлять в ущелье Панджшер.

А. ПЛЮЩЕВ: Как с вами обращались?

Н. БЫСТРОВ: Нормально. Когда вели в ущелье Панджшер, нормально.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Что значит нормально? Вас кормили три раза в день?..

Н. БЫСТРОВ: Смотря какие. Были и такие боевики, которые и прикладом били. А некоторые защищали, полевые командиры.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы не понимали, что будет завтра.

Н. БЫСТРОВ: Да. Ждали, что в любое время расстреляют.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы с ними коммуницировали? На каком языке общались?

Н. БЫСТРОВ: У них были переводчики.

А. ПЛЮЩЕВ: Откуда они знали русский язык?

Н. БЫСТРОВ: Многие учились. Они по-русски понимали, а были на стороне боевиков.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Сколько вы пробыли в плену? В Афганистане 13 лет, а в плену?

Н. БЫСТРОВ: Почти год.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Кто был в плену вместе с вами?

Н. БЫСТРОВ: Нас было много. Я первый попал, через некоторое время другого привели, потом еще.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Гражданина Советского Союза.

Н. БЫСТРОВ: Да. Но они попадали в других провинциях.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы были один в этой провинции?

Н. БЫСТРОВ: Да. И другие попадали, но нас держали отдельно друг от друга, никогда вместе не держали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы говорите – в тюрьму. Это настоящая тюрьма, с решетками? Или вы жили в каком-то бараке?

Н. БЫСТРОВ: Сарай, яма. Они кормили, одевали. Но держали нас всегда отдельно.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы жили в яме 8 месяцев.

Н. БЫСТРОВ: Нас меняли: то в яме, то в сарае, то в хате какой-нибудь. Места меняли.

А. ПЛЮЩЕВ: Вас заставляли работать?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Даже когда выводили на прогулку, ходили за нами часовые.

А. ПЛЮЩЕВ: Были ли какие-то допросы об армии, о частях, о войсках?

Н. БЫСТРОВ: Нет, меня не спрашивали.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы предполагаете, зачем вы им были нужны?

Н. БЫСТРОВ: Может быть, для обмена или еще для чего.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы о чем-то с ними говорили в течение года?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Это было перед второй панджшерской операцией, тогда, когда уже начиналась вторая панджшерская операция, тогда к Масуду собрали со всех провинций.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Давайте объясним для тех, кто не знает, кто такой Масуд. Это самый известный полевой командир Афганистана.

А. ПЛЮЩЕВ: Ахмад Шах Масуд.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы как с ним впервые познакомились?

Н. БЫСТРОВ: Меня привели из провинции Парван в Панджшер, в тот кишлак, где он жил, этот кишлак назывался Джангалак. Я зашел, был большой двор, очень много народу сидело, афганцев. Мне перевязали ногу, живот перевязали по дороге. Я зашел, по-афгански не понимал ничего. Потом меня толкает один, говорит – иди, поздоровайся. Много людей в кругу сидело, но я выбрал его, потому что он выделялся.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А чем он выделялся?

Н. БЫСТРОВ: И внешностью, и всем.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Чем выделялся? Он был харизматичный, чувствовалась сила?

Н. БЫСТРОВ: Нет. И по лицу, и по внешности он выделялся. Я подумал, что это самый главный. Я через всю эту толпу пошел. А меня за руку схватили. Потом подошел переводчик и говорит: «Почему ты только к нему идешь?» Я говорю: «Но он же выделяется».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы все-таки не можете попробовать объяснить, чем он выделялся?

Н. БЫСТРОВ: По внешности. Вот как обыкновенные солдаты и офицер, и офицер от солдат выделяется, так и он.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас схватили за руку, вы сказали, что идете к нему, потому что он выделяется.

Н. БЫСТРОВ: Видно, что главный, старший. Он махнул – пускай подойдет. Я подошел, с ним поздоровался, а потом по очереди со всеми.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы были захвачены в плен в 82 году.

Н. БЫСТРОВ: 83-й где-то.

А. ПЛЮЩЕВ: 83-й даже. В 82-м было же перемирие у Масуда.

Н. БЫСТРОВ: Это после первой панджшерской операции.

А. ПЛЮЩЕВ: Те моджахеды, которые вас захватили, они участвовали в каких-то операциях, в боевых действиях? Или они вас только перемещали, и вы даже не замечали, что там происходило?

Н. БЫСТРОВ: Они менялись. Каждый день нас другие вели. Эти моджахеды менялись.

А. ПЛЮЩЕВ: И вы никогда близко к боям не подходили.

Н. БЫСТРОВ: Нет, они были далеко.

А. ПЛЮЩЕВ: Вас отводили в глубь территории.

Н. БЫСТРОВ: Да. Чтобы обратно мы не попали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Я так понимаю, что после того, как вы познакомились с Масудом, начинается самое интересное. Поправьте меня, если я не ошибаюсь. Кто-то вам предлагает свободу, но вы выбираете остаться и стать его личником. Или это не так?

Н. БЫСТРОВ: Тут было так. Перед второй панджшерской операцией, после того, как я с ним познакомился, меня учил один инженер, он учился в Советском Союзе, он мне переводил. Он мне говорил: давай будешь учить афганский. Он плохо по-русски говорил, я почти не понимал его. Там была хата недалеко от его дома, он меня поселил там, я жил один там. Выходил один на улицу гулять…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы уже не чувствовали себя рабом, у вас была нормальная жизнь.

Н. БЫСТРОВ: Я боялся всё равно. Я не понимал языка, я боялся. И уже перед тем, как начинается вторая панджшерская операция, Масуд позвал со всех провинций, кто обратился к полевым командирам, кто относился к «Джамиат-Ислами», провести в Панджшер советских военнопленных. И в этот Джангалак шестерых еще привели с разных провинций. Мы спрашивали – ты откуда, ты откуда. Я не признавался. Мы как-то не доверяли друг другу. Меня спрашивали – ты откуда? Я говорил, что с Украины. Другой с Украины, а говорил, что с Ростова. Друг другу не доверяли.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вас туда созвали зачем?

Н. БЫСТРОВ: Перед второй панджшерской операцией Масуд сказал: «Будет война в Панджшере. Кто куда хочет? Хотите – на Запад, хотите – в Пакистан, хотите – в Иран».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В смысле уходите, я вас отпускаю.

Н. БЫСТРОВ: Отправить туда, за границу жить, потому что война будет. Все согласились, шестеро подняли руки: вот я в Швейцарию хочу, один сказал в Англию. Только я не согласился и туркмен один.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А почему вы не согласились?

Н. БЫСТРОВ: Не хотел за границу. У меня была надежда, думал, что вернусь домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам казалось, что, будучи пленным в Афганистане, было больше шансов вернуться домой, нежели чем перейти границу и оказаться в Швейцарии?

Н. БЫСТРОВ: Наши еще были в Афганистане. И вот мы остались вдвоем, а те ушли. И они пошли в Пакистан. По дороге их стало около 12 человек, с другими провинциями их соединяли, отправляли в Пакистан. А этого туркмена забрал полевой командир, а я остался с Масудом. Я начал учить афганский язык. Я быстро выучил афганский язык, с акцентом, но всё равно разговаривал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А Масуд оценил, что вы остались с ним?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Что он сказал?

Н. БЫСТРОВ: Он плохо понимал по-русски, но некоторые слова говорил, разговаривал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы ему лично симпатизировали? Он вам нравился? Вам казалось, что он хороший человек?

Н. БЫСТРОВ: Был такой момент. Когда уже началась вторая панджшерская операция, мы пошли с Масудом переходить один перевал в сторону севера Афганистана, он бросил полностью Панджшер. И он мне дал автомат. У него было пять афганских телохранителей, пожилых мужчин. Когда мы подошли к перевалу, я самый первый поднялся на перевал, они шли потихоньку. Когда я сел на камень, думаю: как он мне доверил автомат? Открыл – патроны полные, один магазин в автомате, три на спине – 120 патронов, боёк на месте. Уже вечер был, стемнело. И сзади меня поднимались ракетницы. Я думал – наши. Где ракетницы поднимаются, значит, там наши блокпосты. Они внизу были, поднимались на перевал, я наверху был. Такая мысль промелькнула: может, выстрелить? Но потом подумал: раз он мне так доверил, я не буду этого делать.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Николай, мы сейчас прервемся на краткую паузу новостей, затем вернемся в студию и продолжим программу «Своими глазами».

А. ПЛЮЩЕВ: Продолжаем программу «Своими глазами». У нас в студии Николай Быстров - рядовой Советской армии, захваченный в плен в Афганистане в 1982 году.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Мы остановились на очень интересном моменте, когда Николай остался с Масудом, хотя у него была возможность выстрелить из оружия и таким образом подать знак советским военным, что он там. Т.е. вы в тот момент выбрали не возвращение в свою страну, а остаться с Масудом, что достаточно странно.

Н. БЫСТРОВ: Но всё равно надежда была, что я вернусь домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. побуду еще чуть-чуть, а потом когда-нибудь вернусь.

А. ПЛЮЩЕВ: Если я правильно понял, то там речь шла не о том, чтобы подать знак, а о том, что Ахмад Шах Масуд, полевой командир, фактически доверился бывшему пленному или до сих пор пленному…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы на тот момент уже не были пленным?

Н. БЫСТРОВ: Присматривали за мной, я так чувствовал, что присматривают.

А. ПЛЮЩЕВ: Была возможность просто перебить тех, кто держал в плену.

Н. БЫСТРОВ: Я выше был, они внизу были.

А. ПЛЮЩЕВ: И было оружие.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сам Масуд понял, что вы сделали в тот момент?

Н. БЫСТРОВ: Не знаю. Он поднялся, сел на камень, достал термос, стаканы достал, налил чаю и мне, и остальным. Он всё время улыбался, смотрел и улыбался.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А в какой момент вы стали его личником, его личной охраной?

Н. БЫСТРОВ: После этого я стал с ним постоянно ходить по провинциям. Он никогда в одной провинции не был.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Он сам вас с собой возил всегда?

Н. БЫСТРОВ: Да. Было пять старых афганских телохранителей, а шестой я был.

А. ПЛЮЩЕВ: Это как-то изменило ваше положение, ваш статус? За вами по-прежнему присматривали?

Н. БЫСТРОВ: Со стороны присматривали. Но Масуд не боялся, я по его лицу видел. Как он поднялся тогда на перевал, чаю налил. Только смотрел и улыбался.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Как вы думаете, почему вы так ему понравились?

Н. БЫСТРОВ: Не знаю. Может, у меня поведение такое было. Я был тихий.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы были готовы жертвовать своей жизнью ради него? Личник подразумевает в первую очередь способность брать удар на себя. Вы действительно были готовы умереть за Масуда?

Н. БЫСТРОВ: Перед тем, как стал телохранителем, нет. Но потом, всё позже и позже – да.

А. ПЛЮЩЕВ: Как это соседствует с тем, что вы родились в Советском Союзе, были советским мальчиком, юношей, пошли служить в армию, потом мечтали вернуться и не оставляли этой надежды?

Н. БЫСТРОВ: Я до последнего не оставлял.

А. ПЛЮЩЕВ: Тем не менее, вы были готовы умереть за человека, который фактически держал вас в плену. Как это соединяется?

Н. БЫСТРОВ: Раз он в меня поверил, значит, и я ему.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. это исключительно личные отношения с этим конкретным человеком.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы о чем с ним разговаривали? Были моменты, когда вы за жизнь с ним говорили?

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда я научился разговаривать, он очень часто спрашивал, как в Советском Союзе люди живут, как работают, какая жизнь. Иногда смеялся, говорил: «Я тоже по-русски чуть-чуть знаю, только путаю букву «ы» с 61». Он понимал, писал хорошо. Говорил: «Правильно я пишу?» - «Да, правильно». «Если бы было время, научил бы меня писать хорошо по-русски».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете описать один день вашей жизни, когда вы были его личной охраной? Вот вы утром встали. И что происходит?

Н. БЫСТРОВ: Сначала пятеро было, потом я шестой, мы менялись через каждые два часа. Один раз – это было зимой – я должен был поменять одного афганца. Я встаю, подхожу, а он спит. Я его только начал толкать, меня за плечо тронули. Я поворачиваюсь - Масуд стоит. «Не трожь. Пусть спит». Я пошел, рядом сел и сидел. Он почти не спал по ночам. Он выходил, прогулку делал. И он на меня смотрел и удивлялся, потом афганцам говорил. Когда они выходили, они брали автомат, один магазин. А я, когда мы переправлялись в другие места, у меня полностью был боекомплект, даже на перевалы когда переходили. Он смеялся на них и говорил: «Посмотрите, какой молодой русский солдат, а какой выносливый. А вы, какие здоровые, не можете ни рюкзак, ничего…»

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы были таким любимчиком Масуда.

Н. БЫСТРОВ: Это ж время. Он шутил иногда.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы можете его другом назвать?

Н. БЫСТРОВ: Другом? Да. Мы с одной кушали, вместе кушали, он шутил, смеялся.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы думали, чем это может закончиться, когда это может закончиться?

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда наши войска вывели из Афганистана, уже надежды мало осталось. Я думал, что застрял навсегда. И потом, когда началась их внутренняя война, он мне один раз сказал: «Ты домой возвращаться не хочешь, за границу ехать не хочешь. Здесь всё хуже и хуже становится. Давай женись».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы ему прямо говорили, что не хотите обратно домой, или он сам сделал такой вывод?

Н. БЫСТРОВ: Он говорил, а я отказывался. Но на душе у меня было, что я хочу сказать, что хочу вернуться домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Мне все-таки не понятен этот психологический момент. Если человек вам неоднократно предлагал, отпускал вас на свободу, говорил вам – возвращайся домой, почему вы ему отказывали?

Н. БЫСТРОВ: В то время многие боялись вернуться на родину.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы боялись?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Почему? Вы не знали, что вас здесь встретит?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы думали, что вас могут наказать?

Н. БЫСТРОВ: Да. Предателем назвать. Но мы не сдавались сами в плен. Предатели – кто сдается в плен. А мы попали в плен.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А потом не обязательно же было вам рассказывать, что вы работали его личником, вы могли просто сказать, что вы были в плену и вас отпустили потом.

А. ПЛЮЩЕВ: Или сбежали. Кстати, вы пытались бежать когда-нибудь?

Н. БЫСТРОВ: Да. Два раза пытались, втроем мы убегали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это было до того, как вы познакомились с Масудом.

Н. БЫСТРОВ: Да, до того.

А. ПЛЮЩЕВ: И ваш побег ничем для вас не закончился?

Н. БЫСТРОВ: Только охрану усилили.

А. ПЛЮЩЕВ: И вас никак не наказывали за побег?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Втроем были, потом опять раскидали, по одному остались.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Николай, у вас есть еще одно имя – Исламуддин. Вы приняли мусульманство, когда вы были в Афганистане.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это был способ самосохранения, или вы хотели этого?

Н. БЫСТРОВ: Он сказал: «Если не хочешь возвращаться, давай женись здесь». Я принял ислам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы приняли ислам, чтобы жениться на афганке.

А. ПЛЮЩЕВ: А «давай женись» - это был такой дружеский совет?

Н. БЫСТРОВ: Да, дружеский совет завести семью.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. это не ультиматум был.

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как произошло «давай женись»? Вы влюбились в свою жену?

Н. БЫСТРОВ: Друзья начали сватать, посватали нам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Расскажите нам эту историю.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы познакомились со своей женой?

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Или вы не знакомились и вам ее просто на свадьбу привезли?

А. ПЛЮЩЕВ: Друзья-то плохого не посоветуют.

Н. БЫСТРОВ: Там обычаи. Я принял ислам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы до этого были верующим христианином?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вам не сложно было отказываться от своей веры и принимать ислам?

Н. БЫСТРОВ: Я не отказался от своей веры. Я был крещенный. И принял ислам.

А. ПЛЮЩЕВ: Но ведь христиане веруют в единое крещение.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы же не можете быть одновременно и мусульманином, и христианином.

Н. БЫСТРОВ: Мусульмане тоже верят всему этому.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы сейчас себя ощущаете мусульманином или христианином?

Н. БЫСТРОВ: И христианином, и мусульманином.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы и в церковь ходите, и в мечеть ходите?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы и Рамадан соблюдаете, и пост соблюдаете?

Н. БЫСТРОВ: Пост не соблюдаю, а в церковь хожу.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. для вас не было моральной дилеммы принять ислам

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы приняли ислам, потом к вам привезли невесту.

Н. БЫСТРОВ: Нас посватали, потом через некоторое время свадьба. По мусульманским законам нас поженили.

А. ПЛЮЩЕВ: Я прошу прощения. На этом сейчас мы сделаем маленькую паузу, потому что есть срочная новость с Олимпиады.

НОВОСТИ ОЛИМПИАДЫ

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Продолжим со свадьбой. Очень интересный момент. Когда вы были юношей, вы как себе свадьбу представляли? Что вы, наверное, влюбитесь в девочку и женитесь на ней. А тут совсем по-другому всё происходило, нет?

Н. БЫСТРОВ: Когда я уходил в армию, у меня была подруга. Когда я туда попал, как будто в другой мир попал.

А. ПЛЮЩЕВ: Туда - это в армию или в Афганистан уже?

Н. БЫСТРОВ: В Афганистан. Когда уже в плен попал, как будто в другой мир попал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы забыли про свою подругу.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Почему? Мы переписывались.

А. ПЛЮЩЕВ: Из плена?

Н. БЫСТРОВ: Да. Я писал. Я родителям писал письма.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Из плена?

Н. БЫСТРОВ: Да.

А. ПЛЮЩЕВ: Как они доставлялись?

Н. БЫСТРОВ: Переводчики были. Доставляли письма.

А. ПЛЮЩЕВ: И они шли по почте?

Н. БЫСТРОВ: Афганцы, которые учились, наверное, они привозили и бросали на почту.

А. ПЛЮЩЕВ: Сколько же шло такое письмо?

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Ответные письма вы, наверное, не получали.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Но когда я вернулся, отец показал эти письма.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вернемся к свадьбе. Вы находитесь на своей собственной свадьбе, которая, наверное, выглядит совсем иначе, чем вам это представлялось в юношестве. И какие у вас мысли в голове?

Н. БЫСТРОВ: Я думал: всё, уже никогда не вернусь.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. радости там не было.

Н. БЫСТРОВ: Да. Родителей вспоминал, родину. А потом постепенно…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А почему вы изначально согласились жениться?

Н. БЫСТРОВ: Это уже было время, когда наши войска вышли из Афганистана, потом правительство Наджибуллы пало, и когда Масуд вошел уже в Кабул. Я в Кабуле женился.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Опишите, как выглядит свадьба в Афганистане.

Н. БЫСТРОВ: По мусульманским законам мулла читает молитву.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Там происходит какой-то пир?

Н. БЫСТРОВ: Конечно. Угощение, сладости.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы познакомились с женой на свадьбе.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Нас сватали. Сначала познакомили. Мы были сосватаны.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Она вам понравилась?

Н. БЫСТРОВ: Конечно. Она меня видела. Ей сказали: «Он же русский». Она сказала: «Но он же стал мусульманином».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы ее полюбили потом?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: У вас сейчас трое детей.

Н. БЫСТРОВ: Дочка и два сына.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А на каком языке вы общаетесь с женой?

Н. БЫСТРОВ: С ней по-афгански. Но с детьми по-русски. Потому что жена не хочет, чтобы они имели акцент. Они ходят в школу. Сын у меня отличник, он художник. Дочка в медицинском учится.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сколько лет вы еще прожили в Афганистане после вашей свадьбы?

Н. БЫСТРОВ: Мало, года полтора.

А. ПЛЮЩЕВ: Дмитрий спрашивает: «Не знаю, корректен ли вопрос сейчас или нет. Спросите, чувствует ли рядовой Быстров себя предателем родины или нет?»

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Ваша страна где – это Афганистан или Россия?

Н. БЫСТРОВ: Россия, я живу в России сейчас. Но Афганистан тоже.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы в России где живете?

Н. БЫСТРОВ: В Краснодаре.

А. ПЛЮЩЕВ: А как получилось, что вы все-таки вернулись? И когда это произошло?

Н. БЫСТРОВ: Я женился. Приехали журналисты. Они приехали и пригласили меня на интервью.

А. ПЛЮЩЕВ: Это было в каком году?

Н. БЫСТРОВ: 95 год.

А. ПЛЮЩЕВ: Уже Советского Союза много лет не было, пять лет.

Н. БЫСТРОВ: Меня пригласили журналисты, спросили: «Ты хочешь вернуться в Россию?» Я говорю: «Да, хочу». – «С кем? С женой или один?» - «Как один? Вместе с женой». Я пошел домой к жене. Масуд предлагал – хочешь в Индию, хочешь в Россию, куда хочешь. Жена сильно болела. Я у жены спрашиваю: «Куда поедем?» Она говорит: «К тебе домой. Я твоя жена. Ты много лет родителей не видел». И жена согласилась. Журналисты взяли это интервью и уехали. Через некоторое время, до захвата талибами Кабула за нами приехали. Но это не только журналисты были. Я очень благодарен Руслану Султановичу Аушеву и Комитету воинов-интернационалистов, что меня вернули. Они занимались этими вопросами.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А когда вы видели последний раз Масуда?

Н. БЫСТРОВ: В Таджикистане.

А. ПЛЮЩЕВ: Это когда было примерно?

Н. БЫСТРОВ: Перед гибелью было. Жена родила второго, я ездил к нему в Таджикистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы его видели уже после того, как вы вернулись в Советский Союз.

Н. БЫСТРОВ: Да, я вернулся.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы с ним дружили после этого.

Н. БЫСТРОВ: Я вернулся, но потом очень часто ездил. Я начал с Комитетом воинов-интернационалистов работать в поиске останков погибших. Они предложили. Мы очень часто ездили в командировку.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И каждый раз вы, когда вы ездили, вы с ним встречались как старые друзья.

Н. БЫСТРОВ: Да. Он помогал в поисках живых военнопленных.

А. ПЛЮЩЕВ: Они до сих пор есть?

Н. БЫСТРОВ: Да. По разным провинциям. И останков очень много.

А. ПЛЮЩЕВ: А поисками кто занимается, кроме этого комитета Аушева?

Н. БЫСТРОВ: Я не знаю. Есть и казахи.

А. ПЛЮЩЕВ: Из России я имел в виду. Есть что-нибудь по государственной линии, не слышали?

Н. БЫСТРОВ: Нет, я не слышал. Я помогаю, я встречаюсь с людьми. Очень трудно найти останки военнопленных. А многие военнопленные не хотят возвращаться. Вернули, живых, мертвых около 30 человек вернули.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы узнали и как вы восприняли новость о гибели Ахмад Шаха Масуда? Он погиб за день или за два до терактов 11 сентября 2001 года. Как это было?

Н. БЫСТРОВ: Я был дома. Пришел с работы, мне из Таджикистана его водитель позвонил, говорит – он погиб. Я не поверил: ты что, шутишь? Потом позвонил, говорит: он раненный. Но он раненный не был, он сразу погиб после взрыва.

А. ПЛЮЩЕВ: По официальной версии это было на следующий день, но не так важно. А почему вы не поверили, вы считали его неуязвимым?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Я думал, они шутят. Нет неуязвимого человека.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Когда последний раз вы были в Афганистане?

Н. БЫСТРОВ: Пять лет назад.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы скучаете по этому месту?

Н. БЫСТРОВ: Я привык к Афганистану, я могу общаться, я знаю их обычаи.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как Афганистан изменился после того, как американцы туда зашли? Или это тот же самый Афганистан?

Н. БЫСТРОВ: Хуже стал Афганистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В каком смысле?

Н. БЫСТРОВ: Всё равно беспокойный. Там всё хуже и хуже становится.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы с талибами лично сталкивались?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете мне объяснить, как так получилось, что люди, которые воюют на ишаках, самая неискоренимая сила и самый ярый противник НАТО, которая воюет последними технологиями?

Н. БЫСТРОВ: Это их страна, они знают всё. Они знают все тропы. Например, я говорил, что днем такие, а ночью другие.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы счастливы здесь, в России, в Краснодаре?

Н. БЫСТРОВ: Да. И жена тоже счастлива. Она съездила летом, на каникулах, я отправлял ее в Афганистан вместе с дочкой, она съездила на могилу матери.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам не страшно ее отсылать одну, там же все-таки неспокойно?

Н. БЫСТРОВ: Да, я боялся, но отослал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А ваши дети воспринимают Россию как единственную свою родину?

Н. БЫСТРОВ: Конечно.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Или они понимают, что есть Афганистан?

Н. БЫСТРОВ: У детей спрашивали: «Скажи, вот у тебя фамилия Быстров-Акбар. Как это можно понять». – «А у меня папа русский, а мама афганка». – «А кем вы себя считаете?» - «Мы русские».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Они православные, крещенные, или они тоже мусульмане?

Н. БЫСТРОВ: Жена назвала дочку Катя, в честь моей мамы.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: У вас дети крещеные?

Н. БЫСТРОВ: По-мусульмански.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы соблюдаете Рамадан, делаете намаз четыре раза в день.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Но при этом иногда ходите в церковь.

Н. БЫСТРОВ: Да. У меня бабушка верующая была.

А. ПЛЮЩЕВ: Когда вы вернулись, как вас встретили родные, знакомые?

Н. БЫСТРОВ: Обычно встретились. Поздоровались. Каждый год, когда вывод войск из Афганистана, я встречаюсь в Краснодаре с ребятами, мы отмечаем.

А. ПЛЮЩЕВ: Родители верили, что вы вернетесь?

Н. БЫСТРОВ: Мне сестра вот что рассказывала. Бабушка у меня была. Она была верующая. Когда я пропал без вести, она мою фотографию отнесла какой-то женщине, и она сказала: «Внук твой жив, и он вернется». Но бабушка умерла.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы ее не застали.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Я только отца застал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А чем вы сейчас занимаетесь?

Н. БЫСТРОВ: Работаю грузчиком.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А жена ваша тоже работает?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Она работала. Сначала на рынке торговала, потом на почте уборщицей работала. Она хорошо общается с русскими, она хорошо выучила русский язык. Сейчас не работает. После смерти матери у нее была депрессия. Комитет воинов-интернационалистов помог, она лежала в больнице Вишневского.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы родились в Советском Союзе, 18 лет жили в Советском Союзе, потом 13 лет в Афганистане. И потом вы возвращаетесь в Россию. Вам какая Россия больше нравится – нынешняя, в которой вы живете, или Советский Союз?

Н. БЫСТРОВ: Та жизнь лучше была, при Советском Союзе. Но сейчас тоже, свобода. Но всё равно другая жизнь была.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В Советском Союзе легче вам было жить?

Н. БЫСТРОВ: Я молодой пацан ушел, в 18 лет, я даже не работал. Я в училище механизации учился на тракториста. Но так и не стал трактористом. Такая судьба.

А. ПЛЮЩЕВ: Да, такая судьба у Николая Быстрова, рядового Советской армии, который был захвачен в плен афганскими моджахедами в 1982 году. Спасибо большое, Николай, что пришли к нам, прилетели в Москву. Еще раз напомню, что в субботу у нас будет марафон, посвященный 25-летию вывода советских войск из Афганистана. Это была программа «Своими глазами». С вами были Софико Шеварднадзе и я, Александр Плющев. До свидания.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Спасибо. До встречи.

Оригинал взят у alex_serdyuk в русский охранник Масуда

Фото: PublicPost
Текст:
Наталья Конрадова

"Вы, наверное, на жену захотите посмотреть? — спрашивает Быстров по телефону. — Она же у меня афганка". Жена-афганка, на которую обычно приезжают "смотреть", представляется тихой и пугливой женщиной в шароварах и платке, подающей чай гостям и быстро исчезающей на кухне. Но Одыля меньше всего похожа на тех женщин, которых мы привыкли видеть в репортажах из Афганистана. В квартире на Рабочей улице Усть-Лабинска меня встречает веселая и уверенная в себе красавица в красной атласной блузке и узких брюках, с макияжем и бижутерией. Двое сыновей играют в компьютерную стрелялку — я вижу, как на экране мигают контуры раненых солдат в камуфляже. Дочь идет на кухню заваривать чай, а мы садимся на диван, покрытый белым леопардовым плюшем.

"Мы тоже двоих успели уложить, — Быстров начинает рассказ о своем афганском плене: армейские "деды" отправили его в самоволку в ближайший кишлак за продуктами, а моджахеды устроили засаду. — Но мне повезло, что я попал к Ахмаду Шаху Масуду, в партию "Джамет-Ислами". Другая партия, "Хезб-Ислами", хотела меня отобрать, была перестрелка, семь человек между ними погибло". Одыля закидывает ногу на ногу, обнаруживая на щиколотке блестящую подвеску, и с вежливым равнодушием готовится слушать боевые истории мужа. "Я вообще не знал, кто такой Шах Масуд, — говорит Быстров. — Прихожу, а они там сидят в своих афганских шароварах, в чалмах, плов едят на полу. Я захожу раненый, грязный, перепуганный. Выбрал его, перехожу толпу прямо через стол (а это же грех!), здороваюсь, а меня сразу за руку хватают. "Откуда ты его знаешь?" — спрашивают. Говорю, я его не знаю, просто увидел человека, который выделяется среди других". Ахмад Шах Масуд по прозвищу "панджшерский лев" — лидер самой влиятельной группы моджахедов и фактический правитель северных территорий Афганистана — отличался от других моджахедов некоторыми странностями. Например, он любил читать книги и предпочитал лишний раз не убивать. Собрав пленных из разных районов, он предложил им вернуться на родину или перебраться на Запад через Пакистан. Почти все решили идти в Пакистан, где вскоре и погибли. Быстров заявил, что хочет остаться с Масудом, принял ислам и вскоре стал его личным охранником.

Мальчишек прогнали из комнаты — только младший иногда совершает набеги за конфетами. Катя вернулась из кухни с чашкой зеленого чая, Одыля кидает в чай сухой имбирь и отдает мне. Интересуюсь, читает ли она, что пишут про мужа. "Политика меня не интересует, — говорит Одыля на хорошем русском, но с заметным акцентом. — У меня же дети! Мне интересно, как готовить вкусную еду, воспитывать детей и делать ремонт". Быстров продолжает: "Масуд же не простой человек: он лидером был. Я русский, а он мне доверял. Все время с ним был, в одной комнате спал, с одной тарелки ел. Меня спрашивали: может, ты за какую-нибудь заслугу получил его доверие? Какая глупость. Я заметил, что Масуд не любил тех, кто шестерит. И никогда не убивал пленных". Услышав суждение о благородном Масуде, Одыля перестает скучать и вступает в беседу: "У Масуда были причины, чтобы не убивать. Я же работала офицером, обменивала пленных".

Одыля — таджичка из Кабула. В 18 лет она пошла работать — была, как она говорит, "и парашютистом, и машинистом", поступила на службу в Министерство безопасности. "Масуд вот что неправильно делал: мы ему четыре человека давали, а он нам — только одного, — говорит она. — Другие лидеры оппозиции тоже меняли, потому пленных и не убивали, чтобы своих спасти. А если, например, какой-нибудь генерал, большой человек в плен попадал, то мы отдавали за него десять пленных". Николай подтверждает ее слова: "Они просили обмен с моджахедами и за одного своего отдавали четырех наших". Я начинаю путаться, сколько было "наших", один или все-таки четыре, и Одыля поясняет: "Я афганка, была на стороне правительства, а он, русский, на стороне моджахедов. Мы коммунисты, а они — мусульмане".

Когда Одыля организовывала обмен пленных, а Николай, ставший Исламуддином, ходил с Шахом Масудом по Панджшерскому ущелью, Быстровы еще не были знакомы. В 1992 году моджахеды захватили Кабул, президентом стал Бурхануддин Раббани, а министром обороны — Шах Масуд. Одыля рассказывает, как некий моджахед, ворвавшись вместе с другими в министерство, потребовал, чтобы она немедленно переоделась: "Я жила свободно. Ни паранджи, ни платка у меня не было. Короткая юбка, одежда без рукавов. Пришли моджахеды и сказали: "Надевай штаны". Я говорю: "Откуда у меня штаны?!" А он свои снимает и отдает — у него снизу другие были, типа лосин. И платок, говорит, быстрее надевай. Но у меня не было платка, поэтому они дали шарф, который сами носят на шее. Потом я иду по городу, а пули сыпятся со всех сторон, прямо возле ног падают..."

После того, как власть поменялась, Одыля продолжала работать в министерстве, но однажды к ней пристал какой-то мужчина, и она ударила его ножом. "Начальник сказал, что отправит меня в Россию, чтобы я больше никого не ранила. Мол, там хороший закон, ты не сможешь никого убить. Я говорю, не надо, я люблю Афганистан и свой народ. Он же меня за руку схватил, мне надо было с ним идти?!" — "Нож при себе всегда носила", — гордо комментирует Быстров, но, видя мое недоумение, поясняет: взял за руку — значит, хотел увезти. Одыля продолжает: "Начальник мне и говорит: "Давай тогда замуж выходи". Я говорю, выйду, если найду хорошего человека. Он спрашивает: "Какого человека ты хочешь?" — "Того, кто никогда не будет меня бить и будет делать все, что я хочу". Одылю перебивает Николай: "Ни фига себе! Ты мне таких условий не ставила!" Одыля спокойно парирует: "Я просто рассказала, какая у меня была мечта. И начальник сказал, что у него есть такой человек. "Он каждый день за тобой следит, так что веди себя нормально. Закрой ноги и шею, потому что он очень сильно верит, пять раз в день молиться ходит". Я на мгновенье отрываюсь от старших Быстровых. Рядом с отцом сидит, не шелохнувшись, дочь Катя: она впервые слышит историю знакомства родителей.

Слишком набожный по меркам кабульцев, моджахед Исламуддин на первой же встрече так напугал Одылю, что они не смогли договориться: "Он на меня смотрел, как лев, меня это убивало". Быстров вспоминает: "Я же женщин столько лет не видел, в кишлаках они в паранджах ходят и прячутся все время. А она такая высокая, на каблуках, красивая... Пришла, я сижу напротив нее, а у нее ноги ходуном ходят. А потом я как начал возить ей подарки! Просто засыпал ее подарками". Одыля почти возмущена: "Когда человек хочет жениться, он обязан засыпать подарками!" Николай быстро соглашается, и Одыля продолжает: "Вот у меня выходной, я выхожу на крышу, смотрю, а в нашем дворе стоит машина крутая, и окна у нее черные. Иду на работу — и там она стоит. Мне сказали, что это машина Ахмада Шаха Масуда. Боже мой, кто Шах Масуд, а кто я? Очень боялась". — "Это была машина Министерства обороны. Бронированная, — поясняет Николай. — Я в ней сидел, пока она по крышам лазила". "Это судьба так соединяет", — заключает Одыля.

Невесту для своего Исламуддина нашел сам Масуд. Одыля оказалась его дальней родственницей по линии отца. Подробностей их родственных связей мы никогда не узнаем, достаточно того, что отец Одыли был родом из Пандшерского района, а значит, из того же племени, что и Масуд, и, следовательно, его родственник. Одыля не сразу поняла, что преследовавший ее на бронированном автомобиле Министерства обороны моджахед Исламуддин когда-то был русским Николаем. Он хорошо выучил не только фарси, на который то и дело переходит в разговоре с женой, но и повадки моджахедов. Пришлось только волосы красить, чтобы местные не раскусили его происхождения и не убили. "Глаза голубыми оставались", — говорит Одыля. "Да, я блондин. А там был среди чужих, — соглашается Быстров. — А знаете, кто мне зубы делал? Арабы! Если бы они знали, что я русский, убили бы сразу".

Коммунистка вышла замуж за моджахеда, и гражданская война в отдельно взятой семье закончилась. Масуд забыл про коммунистов и начал воевать с талибами. Он стал национальным героем Афганистана и настоящей телезвездой, любимцем иностранных политиков и журналистов. Чем больше людей стремились пообщаться с Масудом, тем больше было работы у Исламуддина: он отвечал за личную безопасность, досматривал всех гостей независимо от ранга, отбирал оружие и часто вызывал их недовольство своей дотошностью. Масуд посмеивался, но порядок, заведенный верным Исламуддином, нарушать никому не позволял.

Слух о том, что Масуда охраняет русский, дошел и до российских дипломатов и журналистов. Они то и дело спрашивали Быстрова, не хочет ли он вернуться домой. Масуд готов был его отпустить, но Исламуддин, только что получивший красавицу-жену и статус личного охранника министра обороны, возвращаться не собирался. "Если б не женился, не вернулся бы", — говорит Одыля. "Точно", — кивает Быстров. Пока я глотаю третью чашку зеленого чая с имбирем, они рассказывают, как переехали в Россию. Одыля забеременела, но однажды оказалась рядом с пятиэтажным домом в тот момент, когда он был взорван. Она упала на спину, от падения неродившийся ребенок умер, а Одыля попала в больницу с сильными повреждениями и кровопотерей. "Знаете, как я ей кровь искал? Кровь у нее редкой группы. Кабул бомбят, никого нет, а мне кровь надо. Я как раз с работы в больницу иду с автоматом, она там лежит, а я говорю: "Эй вы, если она умрет, я вас всех перестреляю!" У меня же автомат на плече был". Одыля снова недовольна: "Ну ты же обязан был это сделать, я же твоя жена!" Николай опять соглашается. После травмы врачи запретили жене беременеть в ближайшие пять лет. Тяжелее всех эту новость переживала ее мать, которая была старше Одыли всего на четырнадцать лет. Мать сказала ей, что не нужно слушать врачей — мол, все и так будет хорошо. И Одыля снова забеременела. Учитывая военное положение и отсутствие условий, врачи не гарантировали хорошего исхода и выдали направление в Индию, где у пациентки были шансы выносить и родить ребенка — их старшую дочь Катю. Она по-прежнему здесь и слушает наш разговор, не произнося ни слова. Одыля показывает на Быстрова: "Это был 1995 год, в это время как раз умерла его мать, но мы об этом тогда еще не знали. Я пришла домой с этим направлением, и мы стали думать, куда ехать". Николай был готов переехать в Индию, но Одыля решила, что ему пора повидать родных и предложила вернуться в Россию. "Он же на свадьбе клятву давал, что не увезет меня. Так по закону положено, — говорит Одыля. — Но это же судьба". Она думала, что родит в России ребенка и приедет обратно. Вскоре после их отъезда власть захватили талибы, и оставшиеся в Кабуле родственники Одыли попросили ее не возвращаться.

"Афганистан — сердце мира. Захвати сердце, и ты захватишь весь мир. — Одыля превращается в настоящего оратора, как только речь заходит о талибах. — Но всякий, кто придет на нашу землю, тот штаны намочит и уйдет. Ну что, победили, когда русских выгнали? А русские победили, когда в Афганистан пришли? А американцы?" Слушая список Одыли, Николай спотыкается на русских и начинает спорить: "Скажи честно, Советский Союз победил бы, если бы остался. Моджахеды, которые воевали против правительства и Советского Союза, теперь жалеют, потому что им больше никто не помогает". Одыля отмахивается и продолжает свой пламенный курс истории Афганистана: "Потом талибы пришли, но и они не победили. И никогда не победят. Потому что воюют против народа, и у них нечистая душа. Они красили в черный цвет окна, ходили по домам и ломали детские игрушки — как будто это грех. Если ребенок не мог молиться, они прямо на глазах у родителей стреляли ему в голову. Я по интернету смотрю, какие они жестокие люди. Я понимаю — вера. Я тоже верующая. Но показывать ее зачем? Ты докажи, что ты мусульманин!" Одыля коверкает некоторые русские слова, и мусульманин у нее становится "мусульмоном", а Краснодар — "краснодором".

Одыля ничего не знала о России, когда Быстровы решили покинуть Афганистан. "Я однажды увидела письмо мужу из России и удивилась, как такое можно читать. Как будто муравьев окунули в чернила и заставили бегать по бумаге", — рассказывает она. Скоропостижно поменяв Кабул на Кубань, беременная Одыля попала в станицу Некрасовское под Усть-Лабинском. Она рассказывает про паспортистку, которую раздражала иностранка, не говорящая по-русски. Возраст Одыли по российскому паспорту больше биологического на пять лет — она была согласна на любую цифру, лишь бы скорее уйти из паспортного стола. И про то, как трудно было адаптироваться к климату, природе или еде. "У нас в Кабуле был зоопарк, в котором жила одна свинья, — говорит она, произнося "зоопарк" как "зоопорк". — Это была единственная свинья на весь Афганистан, и я считала ее диким животным, экзотическим, как тигр или лев. И вот мы переехали в Некрасовское, я была беременна, встала ночью в туалет, а во дворе свинья хрюкает. Бегу домой испуганная, русские спрашивают Ислама: "Что она там увидела?" А я в ответ хрюкаю! Страшно было очень".

Когда прошел бытовой шок, наступила очередь шока культурного. "Меня все раздражало, — говорит Одыля. — Дома ты просыпаешься под "Аллах Акбар", тебе и будильник не нужен. Все живут дружно, и ты не чувствуешь, что рядом чужие люди. Никто никогда не закрывает двери на замок, а если какой-то человек падает на улице, все бегут его спасать — это совсем другие отношения. А как русские за столом сидят? Наливают, наливают, наливают, потом напиваются и начинают песни петь. Мы поем песни, но только на свадьбах и других праздниках — не за столом же! Ну я понимаю, другая культура. Пока ты научишься этому всему, нелегко".

"Я из столицы, а ты из кишлака!" — то и дело говорит Николаю Одыля. Тот усмехается. Для Быстрова адаптация тоже оказалась непростой задачей: за 13 лет отсутствия он так прочно врос в Афганистан, а его родина так сильно изменилась, что вместо возвращения он получил, наоборот, эмиграцию. Из родственников на Кубани осталась только сестра. Ни работы, ни денег Быстровы найти сразу не смогли. Помог Руслан Аушев и Комитет по делам воинов-интернационалистов — им подарили квартиру, потом предложили подработку. Николай на полгода снова превращался в Исламуддина, чтобы по заказу Комитета заниматься поисками останков пропавших без вести бывших "афганцев", а также живых, тех, кто, как и он сам, превратились за эти годы в настоящих афганцев. Сегодня известно о семи таких людях. У них сложившаяся жизнь, жены, дети и хозяйство, возвращаться на родину никто из них не собирается, и "нечего им в России делать", говорит Быстров. Впрочем, тут же спохватывается и излагает миссию Комитета: "Ну конечно, наша задача — всех вернуть".

Полгода в Афганистане заканчивались, и наступали месяцы без денег и работы. Устраиваться заново каждые полгода, чтобы потом снова увольняться и ездить в командировки, невозможно, поэтому последние четыре года Быстров в Афганистан не ездит. Он работает на одну из самых заметных афганских общин в России, краснодарскую. Разгружает фуры с игрушками, которыми те торгуют. Работа тяжелая и "не по возрасту", но другую искать пока не собирается. Мечтает, чтобы работа на Комитет стала постоянной, но у Комитета пока нет такой возможности — было время, когда у него вообще не находилось денег на экспедиции в Афганистан. И пока никто не сделал ему достойного предложения, Быстров, говорящий на фарси и пушту, знакомый со всеми полевыми командирами Северного Альянса и прошедший за Масудом весь Афганистан пешком, предпочитает грузить игрушки. Кажется, кроме зарплаты, краснодарские афганцы дают ему ощущение связи со второй, более значимой родиной. "Я с Афганистаном связан", — просто говорит он.

Пока Николай ездил в командировки по заданию Комитета, Одыля сидела дома с тремя детьми, торговала на рынке бижутерией, работала парикмахером и маникюршей. За это время она подружилась со всеми соседями, но частью сообщества так и не стала. "Я не хожу в Россию. Я хожу в больницу, в школу и домой, — говорит она. — Кто-то из земляков меня спрашивает: "Как ты там в России, язык выучила, ездишь везде?" Ты что, говорю, я вообще никуда не хожу и ничего не видела".

В прошлом году в их доме появился компьютер с интернетом, и Одыля восстановила постоянную связь с родными и с Афганистаном. Она постоянно общается по скайпу и в социальных сетях, ходит на форумы, где публикует свои мысли с помощью Google Переводчика. Одыля френдит меня в Facebook, и моя лента тут же покрывается поэтическими цитатами на фарси, фотоколлажами с розами и сердцами и изображениями блюд афганской кухни. Иногда там появляются фоторепортажи о нищих афганских детях или портреты Масуда. Но того Афганистана "золотого века", в который Быстровы хотели бы вернуться, больше не существует. Того, в котором женщина может разбираться в политике, но предпочитать домашнее хозяйство, быть мусульманкой, но носить короткие юбки, делать ремонт в квартире и постить в сетях поэзию на фарси. Они складывают такой Афганистан из кусочков воспоминаний, домашней афганской кухни, картинок с цитатами из Корана, развешанных по стенам их усть-лабинской квартиры.

Живя в замкнутом мире между школой, поликлиникой и рынком и в виртуальном мире социальных сетей, Одыля не знает русского слова "мигрант" и не чувствует никаких угроз в адрес своей мусульманской семьи. "Наоборот, мусульман все должны любить. Мы никого не обижаем, — говорит она. — Если кто-то сказал плохое слово, нам нельзя его повторять. Ну если руку на тебя поднимают, ты, конечно, должен защищаться". С самого начала дети воспитывались так, чтобы, не теряя родительской религии, вписываться в местную культуру и говорить без акцента. Их младший сын Ахмад танцует в детском казачьем ансамбле, средний сын Акбар только что закончил музыкальную школу, а Катя учится в медицинском колледже. Одыля собирается оформлять им афганское гражданство, но не хочет раньше времени учить их своему языку. Зато недавно дети начали изучать арабский по скайпу с учителем из Пакистана. "Потому что если ты не умеешь читать Коран, то зря ты вообще его учишь, — говорит Одыля. — Надо же понимать, что означает фраза "Ла лахи ила ллахи уа-Мухаммаду расуулу ллахи" ("Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк" — прим. ред.)".

С момента переезда в Россию прошло восемнадцать лет. Два года назад у Одыли умерла мать. Вскоре после этого ее собственное здоровье стало ухудшаться — ее преследовали головные боли, частые обмороки. Хороших врачей, ради которых они когда-то покинули родину, в Усть-Лабинске нет, а платные приемы в Краснодаре Быстровым не по карману. В прошлом году с помощью Комитета Одыля съездила в Москву на обследование. Врачи, помимо прочих хворей, диагностировали депрессию и рекомендовали съездить на родину, но Быстров пока не решается ее отпускать. В этом году они всей семьей собираются впервые доехать до моря — ехать примерно 160 километров.

На следующий день после нашей первой встречи краснодарские работодатели срочно вызвали Быстрова разгружать фуру, и он лишился единственного выходного на неделе. Мне пора было улетать, поэтому остаток разговора мы провели по скайпу. Спрашиваю, кто убил Масуда. Николай мотает головой и делает знаки руками — мол, знаю, но не скажу. Напоследок прошу Одылю сфотографировать мужа и прислать фотографии. "Она в компьютерах лучше разбирается, чем я, — снова заглядывает в скайп жены Быстров. — Я только убивать умею".

Говорят, что война не заканчивается, пока не похоронен последний солдат. Афганский конфликт закончился четверть века назад, но мы не знаем даже о судьбе тех советских воинов, кто после вывода войск остался в плену у моджахедов. Данные разнятся. Из 417 пропавших без вести 130 были освобождены до развала СССР, более сотни погибли, восемь человек были завербованы противником, 21 стали «невозвращенцами». Такова официальная статистика. В 1992 году США предоставили России информацию еще о 163 российских гражданах, пропавших в Афганистане. Судьба десятков солдат остается неизвестной.

Бахретдин Хакимов, Герат. Его призвали в армию в 1979 году. В 1980-м пропал без вести во время боя в провинции Герат, был официально назван убитым. На деле оказался тяжело ранен в голову. Местные жители подобрали его и выходили. Скорее всего, именно ранение привело к тому, что Хакимов практически забыл русский язык, путает даты и названия. Иногда называет себя офицером разведки. Психологи объясняют, что при таких ранениях огромна вероятность формирования ложной памяти, перестановка дат и имен.

Бахретдин Хакимов сейчас живет в Герате на территории музея Джихада в маленькой комнате.

Фотограф Алексей Николаев отыскал бывших советских солдат, которые рассказали ему свои удивительные истории о жизни в неволе и после, в миру. Все они долгое время прожили в Афганистане, приняли ислам, обзавелись семьями, говорят и думают на дари – восточном варианте персидского языка, одном из двух государственных языков Афганистана. Кто-то успел повоевать на стороне моджахедов. Кто-то совершил хадж. Некоторые вернулись на Родину, но иногда их тянет обратно в страну, которая дала им вторую жизнь.

«Об Афганистане я впервые услышал от моего отчима. Он служил в западной провинции Герат, сражался в районе Шинданда. Мне он практически ничего не рассказывал о той войне, но к нам часто приезжали его сослуживцы. Тогда табу на Афган временно снималось, и я заслушивался историями с далекого удивительного Востока – одновременно забавными и печальными, героическими и трогательными. Иногда спокойные и сдержанные разговоры перерастали в жаркие споры, но о чем – в том возрасте я понять не мог.

Николай Быстров попал в плен в 1982 году: старослужащие отправили в самоволку за анашой. Раненого и плененного, Быстрова увели в Панджшер, на базу моджахедов, где произошла его встреча с Амад Шахом Масудом. В дальнейшем Николай принял ислам и стал личным телохранителем Ахмад Шаха. Вернулся в Россию в 1999 году с афганской женой и дочерью.

Николай Быстров с семьёй живёт в краснодарскомм крае, станица Усть-Лабинская.

Афганистан вернулся в мою жизнь много позже, после разговора с фоторедактором Олесей Емельяновой. Мы задумались о судьбе советских военнопленных, пропавших без вести в ходе войны 1979-1989 годов. Оказалось, что их много, они живы, а их судьбы уникальны и не похожи одна на другую. Мы начали искать "афганцев", общались, договаривались о встречах. После первого разговора с бывшим военнопленным я понял, что уже не смогу остановиться. Захотелось найти всех, кого возможно, поговорить с каждым, услышать и понять их судьбу. Чем для них стал плен? Как они справились с поствоенным синдромом и справились ли вообще? Что они думают о стране, которая послала их на войну и забыла вернуть обратно? Как они построили свою жизнь после возвращения на Родину? Эти человеческие истории затягивали, и вскоре стало ясно, что мы создаем один большой уникальный проект. Я понял, что должен увидеть войну глазами афганцев, и решил найти в том числе тех русских ребят, которые после плена остались жить в другой культуре, в другом мире.

Юрий Степанов на работе в цеху. Приютово, Башкирия.

Юрий Степанов с семьёй. Рядовой Степанов попал в плен в 1988 году и считался погибшим. На деле принял ислам и остался жить в Афганистане. Вернулся в Россию в 2006 с женой и сыном. Живёт в Башкирии, село Приютово.

Поездка в Афганистан была сродни прыжку в холодную воду. Я впервые оказался в стране, которая воюет десятилетиями, где правительство сражается с большей частью населения, а иностранное вторжение воспринимается привычно, поскольку никогда не заканчивается оккупацией. Это фантастический мир, все краски которого можно разглядеть лишь в объектив фотокамеры.

Поездки по Афганистану – как путешествие на машине времени. Покидаешь пределы Кабула и ты – в 19-м веке. В некоторых местах люди столетиями не меняют образ жизни. В Чагчаране о цивилизации напоминали только остовы БТР и оторванные башни танков вдоль обочин. Местные подозрительно реагировали на человека с камерой, но пары слов на русском оказалось достаточно, чтобы встретить радушный прием. Здесь прекрасно помнят, что именно русские построили единственную больницу в округе и проложили дороги к нескольким аулам. Войну с Советами практически никто не обсуждает, да и сколько уже новых военных конфликтов прокатились по многострадальному Афгану с 80-х... А советская больница по-прежнему служит людям.

Александр (Ахмад) Левенц.

Геннадий (Негмамад) Цевма. Александру (Ахмаду) Левенцу и Геннадию (Негмамаду) Цевме по 49 лет. Оба уроженцы юго-восточной Украины (один из Луганской, второй – из Донецкой области), оба попали в Афганистан во время срочной службы. Осенью 1983 года оказались в плену, приняли ислам, женились, а после вывода советских войск осели в городе Кундуз на северо-востоке страны. Геннадий – инвалид и передвигается с трудом. Александр работает таксистом.

В Афганистане удивительно красиво и жутко небезопасно. Помню, на обратном пути из города Кундуз на самой высокой точке перевала у машины порвался ремень ГРМ. Часть пути мы просто катились под уклон, иногда подталкивая машину на ровных участках дороги. Поражались горным красотам и молились, чтобы нашу черепашью процессию кто-нибудь не подстрелил ненароком.

Первые несколько недель после возвращения в Москву меня не покидало ощущение, что стоит повернуть за угол Тверской, как я увижу мужчин, жарящих шиш-кебаб, торговцев коврами, птичий рынок и женщин, скрытых за ярко-голубыми бурками. Мой друг говорил: "Либо ты возненавидишь эту страну на первый день, либо влюбишься на третий". Не влюбиться было невозможно».

История Сергея Красноперова

Прилетев в Чагчаран рано утром, я отправился к Сергею на работу. Доехать можно было только на грузовом мотороллере - еще та была поездка. Сергей работает прорабом, у него в подчинении 10 человек, они добывают щебень для строительства дороги. Еще он подрабатывает электромехаником на местной ГЭС.

Принял он меня настороженно, что естественно - я был первым российским журналистом, который с ним встретился за все время его жизни в Афганистане. Мы побеседовали, попили чай и договорились встретиться вечером для поездки к нему домой.

Но мои планы нарушила полиция, окружив меня охраной и заботой, которая заключалась в категорическом нежелании выпускать меня из города к Сергею в аул.

В итоге несколько часов переговоров, три или четыре литра чая, и меня согласились отвезти к нему, но с условием, что мы не будем там ночевать.

После этой встречи мы много раз виделись в городе, но дома я у него уже не бывал - было опасно выезжать из города. Сергей говорил, что все теперь знают, что тут журналист, и что я могу пострадать.

С первого взгляда о Сергее сложилось впечатление как о сильном, спокойном и уверенном в себе человеке. Он много говорил о семье, о том, что хочет переехать из аула в город. Насколько я знаю, он строит в городе дом.

Когда я задумываюсь о его будущей судьбе, я спокоен за него. Афганистан стал для него настоящим домом.

Я родился в Зауралье, в Кургане. До сих пор помню свой домашний адрес: улица Бажова, дом 43. Оказался в Афганистане, а под конец службы, когда мне было 20 лет, ушел к душманам. Ушел, потому что не сошелся характером со своими сослуживцами. Они там все объединились, я был совсем один - меня оскорбляли, ответить я не мог. Хотя это даже не дедовщина, потому что все эти парни были со мной из одного призыва. Я ведь, в общем, и бежать не хотел, хотел, чтобы тех, кто надо мной издевался, наказали. А командирам было все равно.

У меня даже не было оружия, а то бы сразу их убил. Зато духи, которые были близко к нашей части, меня приняли. Правда, не сразу - дней на 20 меня заперли в каком-то маленьком помещении, но это была не тюрьма, у двери были охранники. На ночь надевали кандалы, а днем снимали - даже если окажешься в ущелье, все равно не поймешь, куда идти дальше. Потом приехал командир моджахедов, который сказал, что раз я сам пришел, то сам могу и уйти, и кандалы, охранники мне не нужны. Хотя в часть я бы все равно вряд ли вернулся - думаю, меня сразу бы пристрелили. Скорее всего, их командир так меня испытывал.

Первые три-четыре месяца я на афганском не разговаривал, а потом постепенно стали друг друга понимать. К моджахедам постоянно ходили муллы, мы начали общаться, и я осознал, что на самом деле Бог один и религия одна, просто Иисус и Мухаммед - посланники разной веры. У моджахедов я ничем не занимался, иногда помогал с ремонтом автоматов. Потом меня приставили к одному командиру, который воевал с другими племенами, но его скоро убили. Против советских солдат я не воевал - только чистил оружие, тем более из той области, где я был, войска вывели довольно быстро. Моджахеды поняли, что если меня женить, то я сам с ними останусь. Так и вышло. Женился через год, после этого с меня совсем сняли надзор, раньше одного никуда не пускали. Но я по-прежнему ничем не занимался, приходилось выживать - перенес несколько каких-то смертельно опасных болезней, даже не знаю каких.

У меня шесть детей, было больше, но многие умерли. Они все у меня белокурые, почти славянские. Впрочем, и жена такая же. Я зарабатываю тысячу двести долларов в месяц, такие деньги здесь дуракам не платят. Хочу купить участок в городке. Мне губернатор и мой начальник обещали помочь, стою в очереди. Государственная цена небольшая - тысяча долларов, а продать потом можно тысяч за шесть. Выгодно, если все-таки захочу уехать. Как сейчас в России говорят: это бизнес.

Просмотров